Дорога войны - Страница 57

— Дайзус! — крикнул Оролес. — Назад!

— Щас! — донесся ответный бас.

Дайзус оказался хитрее своего начальника — он спрятался за кучей камней и вытянул к мостику стволик елки, срубленной мечом. Стволик уперся в бревно, оброненное Фратанчем, согнулся. С шорохом и скрипом бревно подвинулось и пропало за краем обрыва. Оролес с удовольствием послушал шум падения, визг прибитого гельвета и короткий вскрик галла, не уберегшегося от удара тяжелым предметом. И тут же десяток стрел поднялся со дна ущелья, опрокинулся в высоте и пал вниз, гвоздя деревья, камни, человеческие тела. Дайзусу досталась всего одна стрела, но она угодила ему точно в затылок, словно нацеленная с небес.

Прямо перед лицом «царя», вжимавшегося в мох, воткнулась стрела, дрожа оперением. Дробно стукнулось свинцовое ядрышко, ломая ветку.

— Отходим! — скомандовал Оролес. «Гвардейцы» поползли вверх. Тропа была прикрыта лапами сосен, но пару раз свистнули стрелы, сбивая хвою, а потом на несколько шагов протянулся открытый прогал. Сын Москона переметнулся через него одним усилием, и ему повезло, а вот четверо, следовавших за ним, промешкали — и покатились вниз со стрелами в спине.

— Бар-ра-а! — донесся римский клич.

Оролес почувствовал беспомощность. Сарматы, когда их прижмут, не стесняются бежать с поля боя. Даки отходят огрызаясь. А римляне — самые упорные. Если они решили выдавить прыщ под именем «Оролес», то они его выдавят!

Пригибаясь, «царь даков» выскочил на верхнюю площадку. К нему бросился Агафирс.

— Мой царь! — завопил он. — Давай уйдем через скалы!

— А лошади?! Ты их что, на руках понесешь?!

— Я проверил, мой царь! Там можно пройти, только надо вести коня за собой.

Оролес подумал и махнул рукой:

— Уходим!

В то же мгновение из-за края обрыва вымахнул гельветский пес. Укрепившись на круче, он сделал два скачка и прыгнул на главаря, раззевая слюнявую пасть, полную отборных клыков.

Оролес пригнул голову и метнулся навстречу, выхватывая нож. На какой-то миг рычащая зверина будто зависла в воздухе — и широкий гетский нож пырнул пса в брюхо. Пес не завизжал, он тяжело рухнул, харкая кровью, и пополз к Оролесу, щеря зубы в последнем усилии.

«Царь» отскочил, дрожа — не от страха даже, а под впечатлением дикой лютости, исходившей от гельвета.

— Агафирс!.. — прохрипел Оролес, потирая горло, едва не разорванное клыками. — Веди! Вортрикс! Ты прикрываешь отход!

Кельт, ни слова не говоря, кивнул и отвернулся, жестами расставляя людей из лучшей своей сотни, — на щитах их, полуовальных, полуквадратных, был изображен бог Таранис.

Самозваный царь даков пропустил перед собой сарматов Агафирса и последовал за последним из них. За Оролесом поплелись даки и геты.

Агафирс вел за собой своего мохноногого коня, ухватив за узду. Поминая богов скифского пантеона, он карабкался по узкой осыпи, вынесенной из расщелины в скалистой стене, отрезавшей с востока тот уступ, на котором и стояла крепость. Осыпь проваливалась под ногами и отнимала много сил — чтобы подняться к расщелине, на каких-то десять локтей, пришлось долго месить податливый щебень, перебирая его ногами. Только укрепишься — сыпучая порода съезжает с тобой вместе, и ты топчешься, топчешься, уминаешь каменное крошево, а темный пролом рассадины приближается на ноготок, на два ноготка… Убийственно! Но это испытание оказалось самым простым, даже детским.

Одолев теснину щели в скальном массиве, сырую и темную, сын Москона вывел коня на маленькую площадку, поросшую травой, сухой и желтовато-белой. С площадки открывался роскошный вид на долину — желтые и красные листья дубов, кленов, берез, лип, ясеней вызолотили склоны гор, лишь на вершинах и гребнях ощетиненные елками. И все это роскошество — на фоне пронзительно-синего неба! Таким ярким оно бывает лишь осенью, летнее солнце будто вымарывает синь.

Однако красота природы мало трогала ороговевшее сердце Оролеса. Зато дальнейший путь, указанный Агафирсом, заставил его вспотеть. Проклятый сармат осторожно ступал по тропинке между отвесной скалой слева и пропастью справа, и ширина той дорожки измерялась в полтора локтя! А обрыв опадал вниз на добрых двести локтей. Там, внизу, шумел небольшой водопад и вилась речка, ее зеленые воды белели бурунами у мокрых камней, а по пестрому галечнику вода шла прозрачным накатом.

Сармат, шагавший перед главарем, оглянулся, пуча дикие глаза, облизнул сухие губы.

— Шагай! — злобно посоветовал ему «царь».

Сармат обмотал руку поводьями и ступил на тропу. Прошел он не много: удалился шагов на десять. Конь его шел спокойно, осторожно нащупывая, куда ступить, а вот хозяин. То ли ноги не удержали сармата, то ли голова закружилась у степного человека, не привыкшего к высоте, а только сорвался он и потащил за собою коня. Мохноногий дико заржал, уперся всеми четырьмя, но куда там. Оба полетели вниз. Оролес проводил глазами коня, извивающегося в воздухе не хуже кота, и воющего всадника. Пенные брызги обрезали и вой, и ржание.

Прижимаясь к скале, сын Москона пошел вперед, сжимая повод. Он старался не глядеть в пустоту рядом с собой, но надо же видеть, куда ставить ногу! И лезла, лезла в глаза шумливая речка, такая далекая, такая мелкая, с таким твердым дном.

Тропинка ушла влево, обходя круглый каменный бок скалы, и расширилась, доходя почти до трех локтей. Но вздыхать с облегчением было рано — «дорога» очень скоро сжалась почти до локтя в ширину. Лошади пугались, фыркали, терлись боками о шершавый камень. Высоко над тропой обнаружилось гнездо орлицы. Растревоженная птица решила отвадить гостей, подлетела с резким клекотом, захлопала крыльями перед мордой лошади. Та от испуга встала на дыбы… и опустилась двумястами локтями ниже, на каменистом берегу горной реки. Всадник — конопатый Бурис — уцелел и — по стеночке, по стеночке — двинулся дальше.